Горе Курманджан датхи
В опубликованном в «Ниве» очерке «Царица Алая» Б. Тагеев описывает легендарную датку в совсем ином, весьма плачевном состоянии: «В одном из многочисленных ущелий Алайского хребта, носящих название Яга-чарт, под отвесной высокою скалою ютится небольшой аул, состоящий не более как из десятка юрт. Но не похож этот аул на прочия киргизския кочевки. Какой- то особенный порядок царит здесь, да и сами юрты (кибитки) щеголяют красотою и роскошью. Приятно ласкают глаз высокая сочная трава и живописно разметавшаяся арча (смолистое дерево в роде пихты). Многочисленные стада баранов и рогатого скота, громадные табуны лошадей и верблюдов оживляют этот красивый, хотя немного суровый пейзаж, придавая ему более мягкий оттенок. Около самого подножия одной из гор, недалеко от аула, стоит старая, маленькая юрта, резко выделяющаяся среди прочих богато убранных кибиток.
Несколько лет тому назад посетив этот уголок грозного Алая, я застал там кипучую жизнь. Целые толпы веселых киргизов обступили меня, скаля свои белые зубы. Теперь, в 1896 году, когда я, по обыкновению путешествуя в Алайских горах, заехал в это уютное ущелье, меня сразу поразила необыкновенная тишина, царящая в Яга-чарте.
Те же юрты, серенькими грибочками выглядывающие из ковра зеленой травы, те же стада баранов, те же киргизки, бегающие с турсуками для приготовления кумысу. Все это было, как и прежде; но я не видел более того радушия, с которым, бывало, встречали меня хозяева этого аула, я не видел их добродушных скуластых лиц, и мне стало необыкновенно грустно. Два киргиза в черных бараньих шапках прошли мимо меня, бросив исподлобья сердитый взгляд, и скрылись в дверях одной из кибиток; никто даже лошади моей не принял, а прежде со всех сторон сбегались люди, чтобы взять ее.
Увидев сидевшего подле юрты старика, я подъехал к нему и попросил по-киргизски, чтобы он проводил меня в юрту к Курманджан датхе. Киргиз что-то пробормотал себе под нос, укоризненно покачал головою и двинулся вперед, указывая мне путь. Подойдя к маленькой, отдельно стоящей юрте, он отдернул кошму, заслонявшую входное отверстие в кибитку. На меня пахнуло чем-то кислым, прелым. Я удивленно посмотрел на своего проводника, думая, что он, не поняв меня, привел к какой-нибудь другой юрте, но тот как бы угадал мою мысль и, указывая рукой на дверь, сказал: «Мына датка» («Вот датка»), Я нагнул голову и вошел в юрту. Мрак, царивший внутри нее, и резкий переход от света к темноте не дали мне возможности сразу рассмотреть внутренность юрты, но предупредительный проводник оттянул кусок кошмы, закрывавшей тюнтяк (верхнее отверстие юрты), и я был поражен представившимся мне зрелищем.
В трех шагах от меня на голой земле в страшном рубище, сквозь дыры которого сквозило сухое черное тело, сидела маленькая, жалкая старуха; ее реденькие седые волосы какими-то жалкими хвостиками покрывали сморщенное, похожее на печеное яблоко, лицо. Она устремила на меня свои маленькие слезящиеся глазки и, шамкая своим беззубым ртом, бормотала какие-то слова. Я присел на корточки около нея и проговорил обычное приветствие. Она дико посмотрела на меня и вдруг захохотала своим старческим дребезжащим смехом. Холод пробежал по моей спине от этого хохота... И это - датха, это - бывшая царица Алая, перед которой трепетали кокандские ханы, одного слова которой было достаточно, чтобы казнить и миловать? Это - та самая датха, которая несколько раз, окруженная своими сыновьями, принимала меня с непритворной радостью, которая еще два года тому назад, будучи 90-летней старухой без отдыху проезжала 70 верст и которую в 1985 году я видел еще совсем бодрой и здоровой... Боже мой, во что она превратилась теперь! Мне стало необыкновенно тяжело, и я, быстро выбежав из юрты и вскочив на лошадь, отправился к ожидавшим меня спутникам, вспоминая о датке и ее жизни, полной глубокого трагизма».
Так писатель запечатлел Алайскую царицу в самый трагический момент ее жизни. Обстоятельства ареста сына родоправительницы Камчыбека, согласно описанию Б. Тагеева, были следующие: «... следствие выяснило, что наш'а (анаша, марихуана. - Прим. В.П.), которую везли Камчыбеку контрабандисты, была задержана таможенным досмотрщиком: последний сначала соглашался пойти на компромисс с контрабандистами, но затем раздумал и был задушен ими, не имея возможности защищаться, так как револьверы его и его джигитов оказались без патронов.
Говорили, что в этом деле участником был Камчыбек, но точных улик не было, и дело было отложено областным судом для дополнительного следствия». Далее, как продолжает автор, недостаточность улик не повлияла на решение казнить Камчыбека. Причем представители судебной власти делали это больше из политических соображений: «Жестокую ошибку сделал новый военный губернатор Повало-Швыйковский, исходатайствовавший предание полевому суду всеми любимых беков. Как говорил губернатор, он это сделал для поднятия русского престижа, будто бы упавшего. Жестоко ошибался генерал: сарты и киргизы привыкли уважать русские власти и упадка значения русских в крае не замечалось».
Лики родоправительницы Алая
